М.
Ревелли
�Кризис
социального
государства�
С
незапамятных
времен
левые
всех
оттенков -
будь они
большевиками
или
фабианцами,
революционерами
или
реформистами,
правящими
или
оппозиционными
- смотрели
на
государство
как на
особую
форму
общества;
это была
их
непоколебимая
догма. По
крайней
мере в
течении
последних
70 лет левые
убеждены,
что сфера
государства
в своей �универсальности�
идеально
служит
задаче
создания �справедливого
общества�,
�местом�,
где могут
проявиться
�социальные�
интересы (в
противовес
�рынку�,
где
господствуют
индивидуальные,
частные
или
эгоистические
интересы).
Поэтому
они
считали
обобществление
и
огосударствление
синонимами
и
стремились
передать
государству
все более
широкие
функции в
управлении
различными
сферами
общественной
жизни
вплоть до
передачи
ему, так
сказать,
монополии
на
общество.
Дошло до
того, что
из
государства
сделали �условие�
обеспечения
общественного
характера
самого
общества -
в
противовес
асоциальности
капитала
и рынка.
Паутина
государства
Даже
движения
конца 60-х -
начала 70-х
гг.,
которые,
по
крайней
мере, на
уровне
своих
программ
пытались
порвать с
этой
логикой и
опирались
на
общественную
автономию,
не смогли
избежать
той же
участи.
Особенно
в Италии -
где волна
общественного
неповиновения
была
длиннее, а
концентрация
рабочих
выше, чем в
большинстве
других
западноевропейских
стран -
после
нефтяного
кризиса и
перелома
в
результатах
выборов в
1975-1976 гг.
коллективные
требования
в
общественных
конфликтах
все
больше
адресовались
государству.
Подвижная
шкала
зарплаты
и
специальная
интеграционная
касса,
реформа
здравоохранения
и
пенсионная
система:
все �завоевания�
70-х гг.,
которые
перешли в
следующее
десятилетие,
все �остатки�
общественного
в этом
цикле,
пережившие
капиталистическую
перестройку,
были, если
можно так
выразиться,
�заключены�
в
государственную
оболочку.
Это формы
подчинения
общественного
�политическому�.
Можно
сказать,
что
масштабы
провала
этого
цикла
борьбы
проявились
именно в
неспособности
найти
формы
консолидации
общественной
автономии
и
избежать
судьбы �19
века� -
полного
огосударствления
общественных
явлений.
...После
одного из
самых
интенсивных,
радикальных
и
наиболее
глубокого
по своим
общественным
корням
циклов
массового
неповиновения,
открыто
выдвинувшего
цель -
предоставить
слово
коллективным
субъектам
�общества�,
мы
столкнулись
с
чрезвычайно
усилившимся
государством.
Оно куда
глубже
пронизало
общество,
куда
сильнее
утвердилось
в своей
посреднической
роли во
всех
сферах
жизни
общества,
во всех
элементах
социального
организма,
чем
думали
многие
левые. В
такой
мере, что
любой
конфликт,
так
сказать, �юридизируется�
и �фискализуется�,
а
коллективные
субъекты
превращаются
в
атомизированные
фигуры �граждан�
и �клиентов�.
В
результате
решение
проблемы
не
продвигается
ни на
миллиметр:
даже
среди
самых
левых
групп
сохраняется
тенденция
видеть в
государстве
институционного
гаранта
принципа
равенства
и
возлагать
на
управленческий
аппарат
задачу
создания
условий
для
осуществления
собственной
программы.
Такое
развитие
событие
отнюдь не
было
неизбежным.
Общественное
и
государственное
отнюдь не
совпадают
в
принципе
сами по
себе. Они
даже не
дополняют
друг
друга.
Напротив,
в
чудесной
книжке
под
характерным
названием
�Сегодняшние
вопросы к
позавчерашнему
европейскому
синдикализму�
(1992) Пино
Феррарис
убедительно
показывает,
что
первоначально
рабочее
движение
и
современное
государство
противостояли
друг
другу как
противоположности,
что
зрелое ХХ
столетие
сформировалось
именно в
борьбе не
на жизнь, а
на смерть
между
процессом
социализации
политической
вселенной
снизу и
процессом
стабилизации
общества
сверху.
Субъектами
первого
процесса
были
угнетенные
классы,
которые,
как �обособленный
мир�, вне
государства
пытались
защищать
свою
собственную
независимую
социальность,
основанную
на
ассоциации,
солидарности
и
взаимопомощи,
создавая
свои
собственные
формы
права,
тесную
сеть
федеративных
соглашений
и
общественных,
а не
государственных
�актов�.
Второй
процесс
был
направлен
на
интеграцию
масс в
государство
(непосредственную,
как в
модели
Бисмарка,
или �опосредованную�,
как у
Джолитти)
с помощью
бюрократической
�рационализации�
и
нейтрализации
конфликтов,
чтобы
сосредоточить
в руках �государственного
аппарата�
монополию
на �общественно
значимые�
связи.
Вторая
модель
осуществилась
во многом
благодаря
тому, что
первая
мировая
война
привела к
чудовищной
централизации
европейских
обществ.
Это
произошло
не без
кровавой
борьбы с �другим
рабочим
движением�,
которое
не желало
участвовать
в
огосударствлении
и не
принимало
централизованное
государство
ни в форме
парламентаризации
конфликтов
(как у
немецкой
социал-демократии),
ни в виде
отождествления
рабочей
партии с
государством
(как в
ленинизме).
Берлин
января 1919 г.
и
кровавая
расправа
социал-демократов
над �спартаковцами�,
с одной
стороны, и
Кронштадт
1921 г. и не
менее
кровавая
расправа
большевизма
с
кронштадтскими
рабочими
и
матросами,
сторонниками
свободных
советов, с
другой,
стали
трагическими
символами
перелома,
через
который
государственная
монополия
на
общество
проложила
себе
дорогу.
Забвение
корней
�Автономия
политики�
утвердилась
как
ужасающее
упрощение
социальных
субъектов,
их
культурной
жизни, их
коллективного
поведения
(языка,
традиций,
материальной
культуры,
форм
организации
воспроизводства),
как
систематическое
разрушение
�общественной
автономии�
со всей ее
потенциально
�подрывной�
силой,
разрывая
ее
первоначальный
опыт
вместо
того,
чтобы
продолжать
его. Это
был
резкий
разрыв,
поворот в
иную
сторону (в
том числе,
в
отношении
позиций
Маркса), а
не
совершенствование
и
дополнение,
как
утверждала
�коммунистическая�
историография
ХХ
столетия.
С
наибольшей
ясностью
этот
разрыв,
вероятно,
ощутил
Зигмунт
Бауман,
показавший
в своей
работе �Память
класса�
возникновение
современного
�социального
государства�
как
завершение
длительного
процесса
размывания
рабочего
класса в
том виде,
как он
сложился
после
первой
промышленной
революции.
Произошла
�экономизация�
классового
конфликта,
и ее
главными
участниками
стали
крупные
профсоюзные
организации
- существо
ее
сводилось
к
растущему
перемещению
оси
конфликта
из сферы
производства
(места, где
ведется
борьба
вокруг
содержания
труда и в
защиту
первоначальной
независимости
производителя)
в сферу
распределения
и
потребления
(где
ведется
борьба за
распределение
прибавочной
стоимости).
Ценой
стало,
согласно
Бауману, �забвение
корней� -
постепенное
отречение
рабочих
организаций
от их
собственной
исторической
памяти,
окончательный
разрыв с
ремесленной
традицией,
цель
состояла
в подмене
независимости
гарантированностью.
Государство
во все
большей
степени
становилось
�гарантом�
распределения
прибавочной
стоимости
в �приемлемых�
масштабах
на основе
общего
соотношения
классовых
сил.
Производители
окончательно
отказывались
от борьбы
за �контроль
над
процессом
производства,
над
собственным
телом и
собственной
душой�,
борьбы,
которая
прежде
составляла
�бунт
профессий�
против их
включения
в
фабричную
систему, - в
обмен на
растущее
участие в
потреблении
(массовый
рабочий и
социальное
государство
возникают
одновременно,
второе -
как
гарант
товарного
характера
труда
первого). В
этом
смысле
рост
компетенции
государства
отнюдь не
противоречит
логике
рынка.
Напротив,
одно
обусловливает
другое. И
то и
другое
воплощают
один и тот
же
принцип: �соединять
разделенное
и
выравнивать
различное�,
навязывать
многообразному
миру
несводимых
друг к
другу
явлений
рыночный
принцип
всеобщего
эквивалента
посредством
двойной -
бюрократической
и
монетарной
-
рационализации.
Нынешний
кризис во
многих
отношениях
снова
открывает
конфликт,
который в
ХХ веке
считался
уже
оконченным.
После
того, как
государство
захватило
монополию
на
общество,
одно за
другим
присвоило
основные
полномочия
в сфере
материального
и
культурного
воспроизводства
социальных
субъектов
и, тем
самым,
стало �условием�
их
существования,
оно
заявляет
теперь,
что
больше не
может
терпеть �перегруженность�,
нехватку
ресурсов,
провал �управленческих�
программ,
на
которых
покоились
позднекапиталистические
�общественные
связи�. Оно
в
одностороннем
порядке
разрывает
договоренности,
которые
связывали
его с
обществом.
Там, где
огосударствление
общественного
мира было
абсолютным,
в СССР, оно
делает
это
наиболее
катастрофическим
образом,
оставляя
за собой
поле руин,
в котором
невозможно
обнаружить
даже
минимальные
социальные
гарантии.
Оно
делает
это в
большей
мере как
фарс
здесь (в
Италии),
где �люмпен-социализм�
государства
-
клиентелы,
сложившийся
в тесной
связи со
старыми
экономическими
силами,
объявляет
о своем
банкротстве
и удирает
с
похищенной
кассой.
Оно
выбрасывает
позорный
лозунг �спасайся,
кто может�
и
оставляет
опустошенное
общество
наедине с
его
первичными
потребностями,
до
вчерашнего
дня еще �делегированными�
государству.
Тем самым
оно
ставит
левых
перед
неизбежной
дилеммой:
оборонять
то, что еще
остается
от �социальности�
государства,
или
искать
новый
ответ,
противостоящий
этой
модели.
Иными
словами:
окопаться
в
оборонительном
сражении
на линии 1929
г., защищая
идею �социального
государства�,
или
попробовать
найти
негосударственный
ответ на
проблемы �гражданского
общества�.
Общественная
автономия
Иначе
говоря:
настаивать
на защите
старых,
универсальных
правил, �нарушенных�
одним из
партнеров,
или
согласиться
сражаться
на почве,
освобожденной
отступающим
государством,
чтобы на
ней
противопоставить
индивидуалистическому
�дерегулированию�
(политике,
которая,
например,
решает
проблемы
здравоохранения
с помощью
частного
страхования)
новую
солидарную
социальность,
основанную
на модели
взаимной
самоорганизации,
на
коллективном
принципе
солидарного
самоуправления.
Иными
словами,
попробовать
в целом �покинуть
ХХ
столетие�.
Должен
признать,
что
альтернатива
меня
пугает.
Ведь
нынешнее
взаимопроникновение
общества
и
государства
настолько
тотально
и зашло
столь
далеко,
что
отступление
государства
- пусть
даже на
отдельных
участках
общественной
жизни -
неизбежно
приведет (и
уже
приводит)
к
драматическим
социальным
последствиям,
к
разрушению
самих
основ
существования
людей. То
есть - к
катастрофическому
возрождению
�первичных
потребностей�
масс.
Важно
отметить
также, что
кризис
социального
государства
разворачивается
в
ситуации
исторического
поражения
левых (он
сам, в
известной
мере,
часть
этого
поражения).
Но в том,
что
касается
решений, я
не
сомневаюсь.
Левые
сумеют
пережить
кризис,
только в
том
случае,
если они
сумеют
инициировать
возникновение
новой,
внешней
по
отношению
к
государству
и
противостоящей
ему
социальности.
Только
выйдя за �рамки�
ХХ
столетия,
выйдя из
противоречивой
ситуации,
к который
привело
их
собственное
�огосударствление�,
пробуя
новые
формы
социальности,
основываясь
на
взаимной
помощи,
богатстве
ассоциаций,
характерных
для �обществ
взаимной
помощи�,
построенных
на
принципе �самодеятельности�,
объединяясь
для
организации
структур
самоуправления,
левые
силы
смогут
вернуть
себе
независимость.
Речь не
идет о том,
чтобы
присоединиться
к
господствующей
неолиберальной
тенденции:
�меньше
государства,
больше
рынка�, а о
том, чтобы
противопоставить
асоциальности
и
индивидуализму
рынка, и �абстрактной
социальности�
государства
подлинную
социальность
общественного,
которая
сможет
развить �конкретные�
способности
самоуправления
коллективных
субъектов,
т.е.
различных
общественных
групп �на
территории
оставленной
социальным
государством�,
которая
умеет
пользоваться
активными
ресурсами
солидарности
вместо
обрекающего
на
пассивность
могущества
бюрократической
организации...